Старые литры о главном
06.02.2007 | «Куба - любовь моя»

Елена Ямпольская. Газета «Известия», 5 февраля 2007 г.

В Драмтеатре им. Станиславского сыграли премьеру под ностальгическим титулом «Куба — любовь моя». Автор пьесы — Михаил Бартенев, постановка Татьяны Ахрамковой. За последние годы не было на столичной сцене спектакля пронзительнее, нежнее и тоньше. Всем, кому за 30, горячо рекомендую.

Почему за тридцать? Потому что мы — последнее поколение, видевшее социализм более или менее осмысленным оком. Мы — члены тайного общества, приносившие на заре туманной юности клятву юных пионеров. Текст воспроизвести можете? Если нет — вам со сцены напомнят. Спиши слова: «Я, такой-то, такой-то, вступая в ряды… торжественно обещаю: горячо любить свою родину, жить, учиться и бороться…» и тэ дэ, и тэ пэ. То есть мы — последние, кто должен родину любить. Какой спрос с молодняка? Они ничего такого не обещали.

Героям «Кубы…» далеко за тридцать. Точнее — далеко не за тридцать, а сильно под шестьдесят. Во всяком случае, революцию на Острове свободы (1959 год) они приветствовали, будучи уже в сознательном пионерском возрасте. Поколение наших родителей. Отчествами, однако, не обзавелись и даже имена где-то по дороге растеряли. Откликаются на детские прозвища, производные от фамилий, — Калина и Кирюха.

Калина и Кирюха — ровесники. В далеком, почти мифическом прошлом — одноклассники. Если бы не роковая случайность (о которой речь впереди), они имели бы все шансы встретить очередной юбилей по месту постоянного проживания. То есть в мусорном баке. В двух мусорных баках. Не на голове друг у друга сидят, существуют автономно и даже с покушениями на сибаритство. Правда, пустые бутылки скоблят сообща.

Таких, как эта парочка, мы ежедневно видим под своими окнами. Тянутся, тянутся ревизоры помойных карьеров, пунктуально соблюдая таинственное расписание. Что о них известно? Что дурно пахнут. Разносят инфекцию. Норовят заснуть в подъезде, в подвале, на чердаке, да к тому же с охнариком в зубах (или в отсутствие оных). Прикармливают бродячих собак. Иногда убивают друг друга. Иногда замерзают к утру.

Конечно, театральный бомж — как и театральный алкоголик — существо полувымышленное. Эстетизированное. Кирюха и Калина — романтики, почти поэты. У них свой охотничий азарт, своя трудовая гордость, а уж патриотизма — и вовсе немерено. Сколько лет поддерживали отечественного производителя! «Солнцедар», «Кавказ», «Южный», «777» и «33» — предмет их неутихающей скорби. Ретро-обзор советского спиртного становится реквиемом по стране, которой больше нет. Старые литры о главном.

Не видевшие спектакля устроили мне допрос: а где находится помойка? В Москве? Или в другом каком городе? Отвечаю: в Москве. Или в другом каком городе. Это обобщенная помойка и в то же время — очень конкретная. Калина и Кирюха могут воскликнуть, перефразируя Петю Трофимова: «Вся Россия — наш мусорный бак!». Потому что мы повыкидывали все, чем дорожили. Не жалея, зачастую не думая — в мешок и в кучу. Сами постановили считать свою страну помойкой.

Скажете, не ново? Была пьеса Дударева «Свалка», был, наконец, фильм Эльдара Рязанова «Небеса обетованные». Чем от них отличается «Куба — любовь моя»? А вот чем — проблесками оптимизма. Как будто люди, надолго куда-то уходившие, возвращаются домой. И по пути вспоминают, что они — люди.

У публики Калина и Кирюха вызывают живое, радостное сочувствие. С театральной точки зрения жизнь бомжа гораздо интереснее, чем, например, олигарха. А может, и не только с театральной. Может, и в масштабах мироздания первое предпочтительнее.

Два коршуна, которые кружат над нашими отбросами. Два гордых коршуна. Калина (Роман Мадянов) — смешной коренастый задиристый горлопан. Так и тянет сказать: «припадочный» (в случае более высокого социального статуса его назвали бы «импульсивным»). Кирюха (Владимир Коренев) — без пяти минут интеллигент. Про склизкий круг «Одесской» колбасы говорит задумчиво: «Аппетита нет, но покушать надо… До завтра она не долежит». Элегичный, рукодельный. На выкинутых пяльцах узор довышьет, недовязанную жилетку довяжет и «великого русского писателя Толстого» почитает вслух: «Разбойники перевернули Буратино кверху ногами и стали бить его головой о землю…». Кирюха о Калине заботится: напарнику нельзя нервничать. У него с сердцем нелады, а «скорая» к бомжам, как известно, не ездит.

Впрочем, «скорая» не понадобится. Особенность новой русской помойки в том, что ее ресурсы практически неисчерпаемы. Найдется всё. В том числе боевая граната… Приятели, абсолютно не готовые к смене ПМЖ, сразу переселяются туда, откуда никто не возвращался…

«Куба — любовь моя» — хорошая пьеса. По духу типично «новодрамовская», но при этом крепкая, что для новой драмы не типично. Михаил Бартенев пишет в основном детские вещи, видимо, отсюда его внятность. И отсюда же — четкий моральный посыл, который в сегодняшнем театре считается моветоном. Если бы тогда, на заре туманной юности, Калина и Кирюха в одной драке не сдрейфили, не уползли в кусты, все сложилось бы по-другому. Не только их судьба — бери шире. Гораздо шире бери.

Это называется «высокая чувствительность к начальным условиям». Или «эффект бабочки».

Мадянов и Коренев (которому досталось «своими словами» пересказать сюжет «Человека-амфибии») играют великолепно. Наверное, это их личная заслуга. Но общее волшебное впечатление от «Кубы…» — заслуга Татьяны Ахрамковой. Сначала кажется, что на сцене вообще ничего не происходит, а потом поражаешься, сколько всего может произойти за два часа. Не успеешь утереть слезы смеха — уже плачешь от жалости. Честно говоря, я стала забывать, какая изумительная вещь — театр. Не коммерческие развлекалочки типа «Примадонн», не бессюжетная заумь — радость трех искусствоведов, а настоящий театр — очень простой, но так, чтобы ссадины на сердце оставались. Трудно сказать, повезло ли Ахрамковой со «Стасиком», но «Стасику» с Ахрамковой повезло, как бывает раз в сто лет.

Да, а при чем здесь Куба? Ну, просто у Калины с Кирюхой такой пароль. И такой же отклик. Песня Пахмутовой приравнивается к Yesterday. За неимением будущего люди верят в прошлое. Разве верить — хуже, чем тащить на свалку? И Фиделю они сочувствуют, как родному. Потому что он тогда был, он сейчас есть, а кто (что) в нашем кувыркающемся мире может похвастаться подобным постоянством?